Лемони Сникет

Тридцать три несчастья

Конец!

Глава первая

Если вам когда-нибудь в жизни приходилось чистить луковицу, то вы знаете, что за первым тонким как бумага слоем следует ещё один тонкий как бумага слой, а за ним ещё один и ещё, и не успеете вы опомниться, как сотни луковичных слоёв покроют кухонный стол, а глаза у вас наполнятся слезами, и вы пожалеете, что вообще взялись чистить луковицу, а не оставили её в покое — пусть бы себе засыхала на полке в кладовой, а вы бы жили себе спокойно дальше, даже если бы не пришлось больше наслаждаться непростым и ошеломляющим вкусом этого своеобразного едкого овоща.

Сходным образом история бодлеровских сирот напоминает луковицу, и если вы непременно хотите прочитать каждую бумажную страничку повествования «Тридцать три несчастья», в награду библиотека ваша наполнится ста семьюдесятью главами сплошных невзгод, а глаза — бессчётным количеством слез. Даже если вы уже прочли предыдущие двенадцать книг с бодлеровской историей, пока ещё не поздно прекратить снимать слои и поставить эту книгу на полку — пусть пылится себе, пока вы читаете что-то менее непростое и ошеломляющее. Конец этой несчастливой хроники будет таким же скверным, как её начало, ибо за каждым несчастьем обнаруживается ещё одно, и ещё, и ещё. И только те, кто способен переварить эту своеобразную едкую историю, могут вгрызаться дальше в бодлеровскую луковицу. Мне неприятно говорить вам об этом, но что есть, то есть.

Бодлеровские сироты, плывущие по широкому пустынному морю в лодке размером с большую кровать, но далеко не столь удобной, были бы счастливы увидеть скачущую по волнам луковицу. Повстречайся им этот овощ, Вайолет, старшая из Бодлеров, завязала бы себе волосы повыше, чтобы не лезли в глаза, и вмиг изобрела бы приспособление, чтобы выловить луковицу из воды. Клаус, средний Бодлер и единственный в троице мальчик, припомнил бы какие-то полезные сведения из тысячи прочитанных им книг и определил бы, к какому виду луковых относится данная луковица и съедобна ли она. А Солнышко, едва вышедшая из младенческого возраста, накрошила бы луковицу на мелкие кусочки своими на редкость острыми зубами и, пустив в ход новоприобретённые кулинарные таланты, обратила бы простую луковицу во что-то вполне съедобное. Старшие Бодлеры так и представляли себе, как сестра провозглашает: «Ободан», что заменяло у неё слова «обед подан».

Однако троица не увидела луковицы. По правде говоря, дети вообще мало что видели во время своего плавания по океану, которое началось, когда Бодлеры столкнули огромную деревянную лодку с крыши отеля «Развязка», спасаясь от пожара, охватившего все здание, а также от властей, которые хотели арестовать детей за поджог и убийство. Ветер и отлив быстро отнесли лодку прочь, и к закату отель и все прочие городские здания превратились в неясную дымку на горизонте. Сейчас, на следующее утро, Бодлеры наблюдали лишь спокойную, неподвижную морскую гладь да мрачное, серое небо. Погода напомнила детям тот день на Брайни-Бич, когда они узнали о гибели родителей и родного дома от страшного пожара, поэтому они долго плыли в молчании, думая о том ужасном дне и всех последующих ужасных днях. Сидеть вот так, в плывущей лодке, и размышлять о своей жизни действовало бы почти умиротворяюще, не будь с ними неприятного спутника.

Имя спутника было Граф Олаф, и находиться в компании этого страшного субъекта с тех самых пор, как они осиротели, а он сделался их опекуном, составляло несчастье их жизни. Олаф задумывал интригу за интригой с целью заграбастать своими грязными лапами огромное наследство, доставшееся Бодлерам от родителей. И хотя всякий раз планы его срывались, и некая доля его злодейской сущности, казалось, отчасти передалась им, и теперь Олаф и Бодлеры очутились, как говорится, в одной лодке. Все они были в ответе за целый ряд преступлений. Только если сирот совесть заставляла из-за этого страдать, то Граф Олаф последние дни только и делал, что хвалился своими преступлениями.

— Я одержал победу! — зарядил Олаф, что здесь означает «повторял без конца». Он с гордым видом стоял на носу лодки, прислонившись к деревянной фигуре — осьминогу, нападающему на человека в скафандре, — служившей носовым украшением. — Вы небось воображали, сироты, что от меня можно сбежать? Нет, теперь уж вам из моих рук не вырваться.

— Да, Олаф, — вяло отозвалась Вайолет.

Старшая из Бодлеров не стала указывать, что, поскольку они одни посреди океана, можно с таким же успехом сказать, что Олафу не вырваться из их рук. Она вздохнула и взглянула вверх на высокую мачту, на поникший в неподвижном воздухе истрёпанный парус. Некоторое время Вайолет пыталась изобрести какой-нибудь способ заставить лодку двигаться при полном безветрии, но единственными имеющимися здесь орудиями были деревянные лопатки из солярия с крыши отеля «Развязка», которые сначала дети использовали вместо весел. Но грести — дело весьма нелёгкое, особенно когда твои спутники, вместо того чтобы помочь, заняты исключительно похвальбой. Поэтому Вайолет и пыталась сообразить, как бы ускорить продвижение лодки.

— Я сжёг отель «Развязка»! — кричал Олаф, картинно жестикулируя. — Я уничтожил Г. П. В. раз и навсегда!

— Уже слыхали, — пробормотал Клаус, не подымая глаз от блокнота.

Он довольно давно вёл подробные записи в темно-синей записной книжке, где в том числе упоминалось, что не Олаф, а именно Бодлеры сожгли отель «Развязка». Г. П. В. — тайная организация, о которой Бодлеры слышали в продолжение всех своих приключений, и, насколько средний Бодлер знал, она не была уничтожена, во всяком случае не вся, хотя немало агентов Г. П. В. находилось в отеле, когда он загорелся. В данный момент Клаус перечитывал свои записи о Г. П. В. и о расколе — грандиозной борьбе, вовлекшей в себя всех членов организации и имеющей какое-то отношение к сахарнице. Средний Бодлер не знал, что содержалось в сахарнице, не знал он также точного местонахождения одного из храбрых агентов Г. П. В. — женщины по имени Кит Сникет. Дети встретились с ней лишь однажды, перед тем как она сама пустилась в плавание с намерением встретиться с тройняшками Квегмайрами — друзьями Бодлеров, с которыми Бодлеры не видались довольно давно и которые путешествовали в автономном летучем доме. Клаус надеялся, что записи, если поизучать их подольше, помогут ему определить, где те сейчас находятся.

— Наконец наследство Бодлеров моё! — не унимался Граф Олаф. — Наконец-то я несметно богат, а значит, все должны делать, что я велю!

— Бобы! — выпалила Солнышко.

Младшая Бодлер уже не была младенцем, но по-прежнему выражала мысли на свой лад и под словом «бобы» разумела что-то вроде «Граф Олаф мелет полную чушь», ибо бодлеровского наследства тут, в громадной деревянной лодке, не было, следовательно, оно и не принадлежало никому. Но в то же время, говоря «бобы», Солнышко имела в виду также и натуральные бобы. Среди немногих вещей, найденных детьми в лодке, был большой глиняный сосуд с резиновой крышкой, подсунутый под одну из скамеек. Сосуд был весь в густой пыли и выглядел очень старым, но крышка оставалась невредимой, то есть кувшин не вскрывали, стало быть, пища внутри оставалась съедобной. Солнышко обрадовалась кувшину, поскольку другой еды на борту лодки не было, однако ей поневоле подумалось, что лучше бы там содержалось что- то другое, а не простые белые бобы. Из белых бобов можно приготовить целый ряд вкуснейших блюд. Бодлеры-родители, например, часто делали холодный салат из белых бобов, помидорчиков-черри и свежего базилика; все это они смешивали и заправляли лимонным соком, оливковым маслом и кайенским перцем, — восхитительная еда в жаркий день. Но без таких ингредиентов Солнышку удалось бы накормить своих товарищей по плаванию лишь мягкой белой массой, что дало бы им возможность не умереть с голоду, но уж никак не могло бы явиться предметом гордости для юной поварихи. Пока Граф Олаф продолжал хвастаться, младшая Бодлер заглядывала в кувшин, прикидывая, что бы такое состряпать поинтереснее из этих бобов, не имея под рукой никаких других продуктов.